Всё, что я хотела бы рассказать вам о безумных выходных, проведенных в кошмаре городской больнице, это простой и банальный обморок.
Да, 4-го февраля 2006-го года я впервые полностью потеряла сознание. Стояла, держалась за косяк двери и третий раз повторяла, что у меня темнеет в глазах, кажется, ко мне уже оборачивались — и тут же осознаю себя лежащей на полу в окружении всех, кто был в комнате. Между этими моментами — ничего. Вообще ничего.
Если так выглядит обычная человеческая смерть, то… чего же её бояться?
Люди всё же склонны себя обманывать. Но кастанедовская идея уничтожения себя, дабы к чему-то там прийти (кастанеду не читала, излагаю с чужих слов). Ну а кто придёт, если себя полагается уничтожить? И тут выясняется, что уничтожить всё же не до конца, некий стержень останется, пусть, возможно, стержнем является вовсе не то, что таковым считаешь, и иначе его добыть никак нельзя, неважно. Важно то, что полного уничтожения, о котором якобы идёт речь, и не планируется.
Тут то же самое, собственно. Когда человек думает, что вот, меня не станет — он не представляет мир без себя (ну это невозможно, мы умеем смотреть только своими глазами). Скорее себя без мира, себя без ничего, без чувств и мыслей, но с чем-то, что можно назвать жизнью, иначе почему еготак ужасает эта участь? А там, в голубой бездне, и правда лучше, чем в этом кошмаре атеиста. Потому что за этим порогом нас действительно нет, нет, и всё, и тревожиться не о чем, и тревожиться просто некому.
Сейчас я всё ещё вижу это отчётливо, этот покой небытия, созданный для вечности, а не секундного взгляда одним глазком. Всё ещё чувствую, каково это — не быть нигде, хотя почувствовать такое нельзя, хотя некому, но я же вернулась, я же есть…
Там, в голубой бездне, лучше. Я понимаю, почему туда прячутся на секунды. Понимаю, почему уходят навсегда.
Приходит день, приходит час. Мой же ещё не пришёл, да и судьба другая. А если я даже ошибаюсь… что ж. Там, в голубой бездне, лучше.